novayagazeta

Я не верю, когда соотечественники возраста сорок плюс, имеющие внешность, которую хоть отдаленно можно принять за еврейскую, говорят мне, что не сталкивались с антисемитизмом. То есть антисемитизм, разумеется, и сейчас есть, но он чаще другой. Неочевидный. Вот одну знакомую девушку на днях повысили по работе. Она была официанткой, а ей в том же кафе предложили встать за кассу и зарплату повысили. Предыдущая кассирша уволилась, искали новую — и выбрали эту девушку.

Наверное, можно спорить — антисемитизм ли это: ведь жизнь девушки в итоге улучшилась. Я-то уверена, что — да. Ведь на нее смотрели и видели ее национальность. А это, я уверена, оно и есть.

Но в семидесятых и восьмидесятых мы сталкивались с куда более очевидными кейсами. Причем главным их «производителем» было государство, а граждане подтягивались.

Например, еврей «по паспорту» (да и «по физиономии») не мог поступить, скажем, на мехмат МГУ — и это была инициатива государственная.

А в пятом классе на уроке биологии мой одноклассник вдруг заорал, перебивая учительницу, которая объясняла нам, как растения размножаются черенками и отводками: «Вы, евреи, размножаетесь черенками!» У меня внутри все сжалось, и я по наитию выпалила: «А вы размножаетесь от водки!» Так вот, поступок моего одноклассника — это была инициатива частная.

Тут могло бы быть рассуждение о том, насколько эти настроения изменились за постсоветское время, насколько отсутствие резко выраженного государственного антисемитизма влияет на выветривание таких настроений на человеческом уровне и появились ли народности, как бы подменившие евреев в качестве мишени таких настроений. Все это очень интересно, но я сейчас о другом. О феномене советского еврея. О том — что такое советский еврей. О том — как эта еврейскость выражалась. Потому что наша выставка «Найди еврея» (она открывается 14 сентября в галерее ГРАУНД Солянка) рассказывает именно об этом.

Что такое послевоенный советский еврей? Каким образом он оставался евреем, не сохранив по большей части своей религии, языка, не сохраняя традиций, а часто с удовольствием воспринимая традиции новые?

Это поэтическое словосочетание — сообщество судьбы — устоявшийся социологический термин. Его — каждый по-своему — употребляли Георг Зиммель, Макс Вебер, а позже Ханна Арендт. «Судьба», организующая такое сообщество, — это угроза, обрушивающаяся на людей, часто не объединенных ничем, кроме признака, который делает их подлежащими этой внешней агрессии. Масштаб бедствия может быть различным — от катастрофы (или Катастрофы) до куда более мягких форм ксенофобии и других видов отчуждения — но результатом всегда оказывается возникающая общность тех, кто ущемлен. Послевоенный и позднесоветский антисемитизм определенно обуславливал возникновение такого сообщества. И, соответственно, возникновение идентичности, формировавшейся вопреки и по поводу консолидированного отношения к евреям как к «другим».

Пусть мы — другие. Но в таком случае мы — это именно мы.

Готовя выставку, мы с моим сокураторм Катей Бочавар и дизайнером Игорем Гуровичем разговаривали со многими людьми с советским опытом, которых можно даже назвать «знаковыми» евреями — с Людмилой Улицкой, Геннадием Хазановым, Георгием Пинхасовым, — и все они говорили одно и то же. При их любви к русской культуре, встроенности в нее они, возможно, и забыли бы о своем еврействе.

Постоянно помнить о нем их заставляло окружающее их неприятие — от точечной и как бы личной «жидовской морды» в трамвае до идущего сверху запрета на важные должности и покрывающего все информационное поле замалчивания «еврейского» и — от культуры, до реальных масштабов Холокоста. Более того, это ощущение сопротивления среды объединяло людей, несмотря на непреодолимые в других обстоятельствах различия:

Этот серьезный научный феномен (который работает, разумеется, применительно не только к евреем — сообществом судьбы были, например, блокадники, к нему и сегодня можно отнести самые разные группы людей, подвергающихся давлению) в нашей ситуации имел часто несерьезные и даже веселые последствия.

Cлышали ли вы о том, что Чебурашка — еврей? А кот Леопольд? Что вам известно об иудейских корнях старика Хоттабыча? Об иудеях в сказках о Волшебнике Изумрудного города? Что вы знаете об иудаистской символике на Новом Арбате? А на изделиях фабрики хрусталя в Гусе Хрустальном? О синагоге в «Бриллиантовой руке»? Что из этого — осознанный замысел, а что — миф? И существенна ли тут разница?

И как все это отвечает на вызов судьбы, образующей такое сообщество.

Наша выставка — про это.

Анна Наринская
специально для «Новой газеты»