«Нужен совет. Полгода назад ушла в декрет, денег стало не хватать. Ну, просто невозможно… Все, что приносит муж, уходит на продукты, а у нас ипотека, на одежду вообще ни копейки не остается. Я тут подсчитала, что еще полгода назад цены на продукты были в два раза ниже. Как жить в этой стране и как тут можно вообще рожать детей? Не дай бог на второго решиться. Что потом, побираться идти?» — этот крик души был опубликован в паблике «Мамы Екатеринбурга» и вызвал шквал обсуждения. Кто-то давал советы, как экономнее приготовить привычные блюда, кто-то сдавал явки-пароли на городских рынках, а кто-то советовал оформлять пособия для малоимущих.

— У меня трое детей, два из которых недавно пошли в школу, а третий в садик, — рассказал Ольга Мельникова, жительница Екатеринбурга. — С мужем оба работаем. Денег с началом пандемии стало катастрофически не хватать. Зарплаты не изменились, а цены выросли. При этом официальный прожиточный минимум изменился не существенно. Я вообще не понимаю, на кого рассчитана продуктовая корзина и прожиточный минимум.

— Я проводила занятие для детей манси, мы делали открытки, — рассказывает Анна Воронкова, московский педагог, приехавшая на север по направлению Института языкознания Российской академии наук заниматься творческой работой по сохранению и развитию языка манси. — И один ребенок нарисовал картинку, которую подписал: «Я хочу есть». Меня это потрясло. Я увидела, что в школе дети отказываются есть, постоянно жалуясь на боли в животе. А другой еды у них нет.

Анна давно знает ивдельских манси. Их всего сорок человек, и они — носители уникального диалекта, который педагог изучает в своих экспедициях. Увидев проблемы детей манси в школе № 3 в поселке Полуночном в Ивдельском районе Свердловской области, она отнесла жалобу в местную администрацию.

Сцена изображает верховный кабинет. Его владелец — далее Первый — сидит в кресле. Рядом с ним, изогнувшись, стоит представитель православной церкви, далее ППЦ. Он записывает.

ПЕРВЫЙ. …И далее: митрополит Филипп. Янковский, все дела, любимец паствы — но, может, он упал и там прилип? Мог быть убит, но мог и сам упасть бы? А то рунет какой-то, интернет… Но мы способны допустить в уме хоть, что показаний на Малюту нет? Он мог там быть, но мог и мимо ехать?

Виктория Прозирай совсем не похожа на директора школы. На ней простая черная футболка, джинсы и удобная обувь. Рыжеватые, с легкой проседью волосы собраны в хвост. Никакого официоза. Ее кабинет тоже нетипичный. Это маленький закуток на первом этаже возле детских шкафчиков, заставленный папками с документами и коробками. Тесно.

— У нас сейчас одна проверка за другой, поэтому простите за беспорядок, — объясняет она мне. Ее лицо выглядит уставшим.

Больше четырех лет назад Виктория Прозирай создала собственную частную школу, в которой все занятия проводятся исключительно на английском языке, а ведут их учителя из Великобритании. В ней учатся не только граждане России, но и иностранцы. Отсюда и название школы — «Дети мира».

Когда в 2006 году убили журналистку Анну Политковскую, в редакции «Новой газеты», где я тогда работала, между журналистами распределили темы, которыми она занималась. Чтобы ни одно ее расследование не прекратилось, не остановилось. Я взяла на себя расследование случаев массового отравления детей неизвестным веществом, происходившее с осени 2005 года в Шелковском районе Чечни.

Чтобы продолжить расследование Политковской, я сразу поехала в Чечню — поговорить с пострадавшими, свидетелями, найти документы. Тем более что осенью 2006-го произошли новые случаи отравления уже в других селах этого района Чечни.

Моим проводником в Чечне стала Наташа Эстемирова — подруга и коллега Анны Политковской, работавшая в офисе правозащитного центра «Мемориал»* в Грозном и сотрудничавшая с «Новой газетой». В начале 2000-х именно квартира Наташи в Грозном стала основной базой для всех правозащитников и журналистов, приезжавших в республику. В то время Грозный еще стоял в развалинах. Мы ходили с Наташей по городу, и она показывала нам разрушенные войной дома, зияющие пустыми окнами и с обвалившимися этажами. И улицы — разбитые, заваленные мусором и брошенной техникой, по которым бродили отощавшие коровы.