Блог «Новой газеты»

Это был 2004.

Ему тогда исполнилось 70.

И мы со всей страны в Одессе собрались. И отмечали.

Он в зале сидел. А со сцены его поздравляли.

Я тоже сказал слова.

И сегодня не поменял бы ни единого.

Одним из самых популярных видео последних дней в Беларуси стал выпуск «Калыханкі» («Калыханка» — по-русски «Колыбельная» — аналог «Спокойной ночи, малыши!») от 23 сентября. Обычный выпуск — поучительный скетч с куклами и последующий мультик. Но он стал в Беларуси вирусным, как когда-то корейский рэп в мире.

Каждый раз, когда в конце лета выходит новый роман Пелевина, это то еще зрелище: все наперебой начинают упражняться в остроумии, комментировать и препарировать текст, разглядывая его со всех сторон, попутно сокрушаясь, мол, Виктор Олегович уже не тот. Наверное, это типичная наша черта: восхищаться прекрасным далёко — будь то советское прошлое, книги или детские фотографии — и томно вздыхать: «Ах, вот же было раньше!».

В эпоху Black lives matter и (пост)пандемийную агонию роман о людях, отправившихся на добровольную самоизоляцию на остров (впоследствии ставший необитаемым), заиграл новыми красками. А лучше бы ему быть бесцветным…

Во Франции «10 негритят» переименовали в «Их было десять». «Их было восемь» — у Высоцкого, «Их было тридцать Шесть. В каждом кипела Месть» — у Есенина…

В 2008-м эстонское издательство также столкнулось с проблемой переименования. Там роману присвоили название пьесы, написанной Агатой Кристи, по его мотивам — «И никого не стало».

1.

Я второй раз использую это название. Первый был сорок лет назад, когда мы в Вайлем по заданию редакции «Нового американца» отправились открывать Америку в Гарлем и обошли все без исключения улицы этого зловещего тогда района. Мы были единственными белыми, но нас никто не обижал. Напротив, встречные говорили «welcome». Мы догадались повесить на шею фотоаппараты, и нас принимали за европейских туристов, случайно отбившихся от своих.

Тогда нам все было в новинку, и мы поражались трущобам с фанерными щитами на месте окон и пустырям, усеянным шприцами и бутылочками от рома «Бакарди». Хотя снаряжали нас, будто на войну, мы ничего не боялись, но чувствовали себя вдвойне чужими как белые и эмигранты, пока не наткнулись на книжный магазин. В витрине висел плакат с портретами чернокожих авторов. Узнал я только двоих, и оба были моими тезками — Дюма и Пушкин.

Вернувшись в редакцию со щитом, мы разразились лирическим репортажем с рискованными рассуждениями. За этот материал поплатилась вся газета. Среди подписчиков нашлась одна, которая перевела чернокожему мужу из Госдепа наш опус слово в слово. Мы об этом узнали, когда пришло письмо из Вашингтона, где нам объясняли, что за такое могут и депортировать.