23 августа 1942 года старший лейтенант Виктор Некрасов стоял на балконе дома в Сталинграде и смотрел, как десятки идущих ровным строем самолетов заполняют небо. Первым шел юнкерс-пикировщик. Он перевернулся через крыло, включил сирену и с воем пошел вниз, разрезая воздух над городом своим красным носом. Так началась первая массированная бомбежка Сталинграда.

С этого дня и до 2 февраля 1943 года — до конца Сталинградской битвы — старший лейтенант, инженер, сапер Некрасов был в городе, у Мамаева кургана. Он минировал завод «Метиз». Он раскатывал спирали Бруно перед мелкими окопчиками пехотинцев. В телогрейке, с черным от грязи лицом, ползал в 60 метрах от немецких окопов и ставил мины, а потом очумевший от бессонницы телефонист с привязанной к голове телефонной трубкой передавал ему приказ:

Под ватными штанами Некрасов носил трофейные лазоревые немецкие кальсоны. Он сидел в бетонной трубе, ел тухлый пшенный суп, курил сырой табак, облизывал с ложки американскую сгущенку, спал два часа в сутки и снова вставал, чтобы, откинув висевшую вместо двери плащ-палатку, идти в окоп и увидеть, как пуля попадает прямо в лоб стоящему рядом мальчику-пулеметчику с веснушчатыми руками.

После войны он, киевлянин, бывший актер, архитектор и любитель Гамсуна и Хемингуэя, в ученических тетрадках писал свою книгу «В окопах Сталинграда». Сталинград отныне всегда был с ним, в нем, в его памяти и душе — во все дни его жизни, даже тогда, когда он был в прекрасном Париже или восхитительной Каталонии.

12 сентября в Симферополе по инициативе ФСБ открыли памятник Феликсу Дзержинскому, главе Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). «Железный Феликс» не только боролся с контрреволюцией, но и поднимал страну из разрухи и нищеты. Благодаря его участию было восстановлено две тысячи мостов, отремонтировано почти три тысячи паровозов и более десяти тысяч километров железнодорожного пути», — заявили представители спецслужбы. На церемонию открытия пригласили ветеранов органов госбезопасности и кадетов.

В 55 километрах от памятника, в Алуште, хранятся совсем другие свидетельства работы в Крыму Дзержинского и его подчиненных. Здесь на набережной находится единственный в России дом-музей писателя Ивана Шмелева, автора «Богомолья» и «Лета Господня». О работе ВЧК он тоже писал много.

16 ноября 1920 года Дзержинский дал указание «очистить Крым от контрреволюционеров». По разным данным, в 1920–1921 годах на полуострове было расстреляно от 56 до 150 тысяч человек. Всем добровольно сдавшимся белогвардейцам советские власти обещали амнистию, но обманули. Для организации массового уничтожения были созданы специальные карательные органы — особые отряды ЧК, которые не щадили никого из тех, кого считали классово чуждыми. Иван Шмелев оказался среди «чужих».

События красного террора в Крыму нашли отражение не только в творчестве писателя, но и в его письмах. Это страшное время он провел в Алуште и был свидетелем не только нищеты и голода, но и многочисленных расстрелов, грабежей и преступлений особых отделов по зачистке контрреволюции.

Судьба сводила меня с Евгением Александровичем несколько раз. В начале славных 1990-х я приходил к нему в Переделкино записывать его стихи о Мандельштаме в авторском исполнении на диктофон.

Другой перекресток — Александр Цыбулевский, поэт и литературовед из Тбилиси. Евтушенко хорошо его знал и любил, был редактором первой поэтической книги Цыбулевского «Что сторожат ночные сторожа» (1967). Замыслу издания записных книжек Цыбулевского он очень сочувствовал, мы переписывались, а в один из его приездов еще и встретились в Москве.

Я очень хотел, чтобы кто-нибудь написал про него. Не я. Я-то его знаю так, как будто был знаком с ним, хотя никогда его не видел. Я читал его письма, и оттого мне кажется, что я был участником его умных, страстных, упорных разговоров. Текст о нем в год его столетия в газете или на одном из многочисленных сайтов значил бы для меня, что количество людей, его помнящих, точно больше одного, что он, уйдя 21 год назад, не исчез бесследно, а остался в том бессмертном пространстве, которое называется памятью людей и русской литературой.

Но год идет к концу, год столетнего юбилея Бориса Яковлевича Ямпольского, и публикаций о нем нет. Ни одной я не вижу, не знаю. Поэтому начнем.

27 апреля 1941 года без четверти час ночи к девятнадцатилетнему Боре Ямпольскому явились двое и домоуправ. На всю жизнь он запомнил день, число, положение стрелок часов. «Ведь, когда за мной пришли, я был горд, конечно. Но и убежден, что это на пару дней, мама с папой разберутся».

Юрий Борисович Норштейн предполагал родиться в Марьиной Роще в Москве. Но война спутала его планы, и он появился на свет в деревне Андреевка Головнищенского района Пензенской области (15 сентября 1941 года). Скоро, однако, юный Юрий Борисович вернулся в Марьину Рощу, где осознал себя человеком и жил в гармонии с послевоенным московским временем. Серенький Волчок уберег Юрия Борисовича от дурного влияния Марьиной Рощи, и он рос рыжим кучерявым любознательным мальчиком, хотя школьными занятиями себя не изнурял. Он рассматривал мир и лица, его населяющие, рисовал их в своем воображении, а когда стал постарше, перенес на бумагу.

Иногда он смотрел в окна ткацкой фабрики, что была во дворе напротив, на маслянистый воздух уходящих в сумрак чрева цехов, на бесконечно однообразные движения людей, бездумностью этих движений копирующих машины.

Осенью 1917-го она с двумя хлебами ехала из Крыма к мужу в Москву и по дороге читала в газетах, напечатанных на розовой бумаге (другой не было), о восстании юнкеров, о кровавой бане. «Если Бог сделает это чудо — оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами как собака».

И ходила за ним — до самого конца, до энкавэдэшной дачи в Болшево, до кошмара, до ареста.

Аля и Ирина — две ее девочки в холодной, голодной Москве 1919 года. Аля радуется, получив в подарок кусок белого хлеба. А о том, что получила Ирина, — гордо в стихах: «…Триединство Господа — и флага. / Русский гимн — и русские пространства». Годовалая девочка, голодная, недокормленная, плачущая от холода, замотанная тряпками, — зачем ей флаг, гимн и страшные необжитые пространства? Ей бы кусочек сахара. В приюте Марина Але давала сахар, а Ирине нет. Ирина умерла.

Журналист The BluePrint Вадим Смыслов опубликовал прошлогоднюю фотографию писателя Виктора Пелевина. Его последнее изображение до этого было в публичном доступе в 2001 году.